С 221 Днем Рожденья Александра Сергеевича Пушкина хочется поздравить малоизвестным его произведением, опубликованным им в Северных цветах.
Здесь мы повторяем нашу статью:
2017-02-08 Сомов О. (Северные Цветы, 1832г.) через НовостиСвета "Живой в обители блаженства Вечного (Мечта)"
// реконструкция Лобовым В.М. матрицы произведения:
|
вступление
|
Мятежный мечтой видит свет неоткровенный
|
Небесные знают все и счастливы, а земные несчастны от страсти, страданий и желаний
|
Переход от земных образов к небесным, но возвращающих на землю
|
Созерцание, воспоминания, мечты, сон, видения,
переходящие в ясное сияние и теплоту
|
Существа однородные нам, но из эфира,
знакомые черты, ушедших недавно?
Кого любил, Тот приветливо указал на землю и оставил
|
Блаженные на небе всё знали, но я был им чужой.
Мои страсти, страдания, желания – преграда к блаженству
|
Все блаженные и умиленные, открытые, нет тайны, все ОДНО – но я был им чужой, земной, где было мое и твое
|
Спросил себя: почему я не причастен к их радостям?
Тогда ОН явился и через внутр. голос началось самопознание: Мои страсти, страдания, желания – преграда к вечному блаженству.
От ЕГО взгляда я очищался, но не мог вознестись.
|
|
заключение
|
Пробуждение, плач, стон, – конец мечте
|
//
Одни других мятежней, своенравней,
Видения бегут со всех сторон:
Как будто бы своей отчизне давней,
Стихийному смятенью отдан он.
Но иногда, мечтой воспламененный,
Он видит свет, другим неоткровенный.
Баратынский
Как я люблю тихие минуты созерцания, когда я один, сам с собою, перебираю в памяти моей минувшее или испытующею мечтою стараюсь проникнуть в будущее. Сколько знакомых образов, приятных или противных, оживляется тогда в моих мыслях. Сколько картин, полных или до половины задернутых завесой времени либо безвестности, рисуется тогда в моем воображении!
Недавно, сидя за письменным моим столом, в безмолвный час ночи, вместо отдыха от работы предался я сей игре воспоминаний и мечтаний с тем же увлечением и с тою же полнотою удовольствия, с какими дети смотрят на фантасмагорические представления.
Воспоминание за воспоминанием, черты за чертами, радостное и суровое, ожидания и надежды слились наконец пред мысленными моими взорами в неясные, неопределенные образы; мутились в моей памяти; улетали, являлись снова в половинных, мелькающих видах... и сие состояние между сном и бодрствованием было переходом к видениям более ясным, более ощутительным для ока души.
Я видел себя в стране, которой чудесного света не в силах изобразить перо земное. То не был свет ясного, прелестного дня в лучшую пору года; то не было зарево великолепного освещения; еще менее был то яркий, ослепительный блеск алмазов и других камней драгоценных: но тихое, незыблемое, невечереющее сияние, проникавшее все мое существо благотворною своею теплотою.
Казалось, от него все предметы заимствовали необыкновенную светлость и прозрачность; листы дерев, зелень трав и краски цветов теплились и наполнялись какою-то живительною, влажною лучезарностью. Существа, со мной однородные, сквозили сим дивным светом, как бы созданные из чистейшего и тончайшего эфира. В некоторых из них я узнавал черты знакомые; но какая разность! какое торжественное совершенство в сравнении с живыми!.. Нет! кисть Рафаэля должна б была изобразить их на ткани воздушной, семью нетленными красками радуги!
И он был там, он, чьи струны еще не замолкли на земле от сотрясения небесного, чья милая улыбка еще не изгладилась во взорах нашей памяти. И многих, многих встретил я из тех, кого любил и оплакал. Все взглянули на меня приветливо — и отвратили взоры; он своим добрым, ласковым взором указал мне на землю, указал мне на пламенник погребальный, угасающий под свежими цветами. Все, что сулит благо на земле, отразилось в его улыбке, чистом зеркале души небесной. Но здесь кончилось наше свидание: он как бы в нерешимости, как бы сожалея меня оставил.
Я вздохнул и отошел в сторону, как бы отчужденный. Сладостно мне было видеть сих жителей страны надзвёздной, их кроткую улыбку, их ясную, нерушимую радость, их тихие, приятные ощущения, обнажавшиеся на благолепных лицах и в светлых взорах; их восторг и умиление, неподдельные и нескрываемые: ибо здесь не тщатся возбудить зависть или укрыться от зависти; все наделены равным блаженством и все радуются блаженству друг друга. Сладостно мне было видеть чистоту их взаимных душевных излияний в стране, где нет уже доверия лица к лицу, ибо нет тайны ни для кого. Здесь полная, неизъятная откровенность, здесь помыслы явны, наслаждения общи и улыбка — нередко хитрое орудие земных — здесь чиста, как сами небеса.
Но мне грустно, мне тяжко было видеть, что я был там чужой — даже родству и дружбе. Все смотрели на меня с благоволением и доброжелательством; но не показывали ни радости свидания после долгой разлуки, ни того сближения, которое существовало между ними. Земной человек претил во мне размыслить, что родство и дружба суть отношения нашей юдоли; но там, в сем великом, общем целом, все суть члены единого семейства или, лучше сказать, все составляют одно, покидая на пределах нашего мира понятие о моем и твоем.
С какою радостию я, телесный, узнавал любимых мною! с какою радостию видел, что они там; что все они блаженствуют, все любят друг друга и сливаются в общей любви к Единому Вечному! И опять пробуждалось во мне то, что на языке земном называем мы страстями. «Для чего же я не причастен их радости? — думал я,— для чего не хотят они уделить и мне своего блаженства? Или зависть доступна и жителям здешних селений? Или не хотят они, чтобы чужой мог наслаждаться всею полнотою тех благ, кои суждены им в удел?»
Тогда Он снова явился мне. Он не говорил мне ни слова; но смотрел на меня с участием и благодушием, и взор его пробуждал во мне самопознание. «Так! —нашептывал мне внутренний голос души,— ты недостоин быть причастником их блаженства. Земная твоя оболочка отчуждает тебя от небесных. Только очищенный страданиями и смертию может здесь вполне наслаждаться; но страсти, желания и побуждения мира юдольного полагают непреоборимую преграду между тобою и блаженством вечным, неизменным и неотъемлемым. Оно есть высшее наслаждение духовное, которое недоступно и даже непостижимо существу, связанному узами телесными...»
И многое, многое говорил мне внутренний голос, возникавший во мне от Его обаятельного взора с тем дивным сочувствием, каковое мы, земные, приписываем свойству животного магнетизма. Казалось, от одного луча Его глаз, от одной струи света, лившейся из них в мою душу, рождались во мне новые понятия, новые ощущения. Я как будто бы очищался его чистотою, но все ещё не мог вознестись духом за пределы, положенные между жизнию земною и жизнию небесною...
Сердце мое стеснилось от сознания моей бренной бедности и несовершенства. Я заплакал горькими слезами; тяжкий стон вырвался из моей груди... В это время земной голос низвёл меня из селений горних. Мечта моя пресеклась — я пробудился!
О. Сомов.
Игорь Корнелюк Там для меня горит очаг
НС: Статья настолько же написана "Сомовым О", насколько стихотворение Баратынским :))):.
2013-05-20 Лобов В.М. "Стихотворение "Последняя смерть", известное под авторством Баратынского Евгения, написал Пушкин А.С."
Данная статья - прекрасное, удивительное, вдохновенное и совершенное произведение Пушкина, к сожаление, мало известное.
ВМЛ: Статья Сомова похоже имеет опровержение его же жизнью из Черейского: это вставлю перед статьей
Непорядочность Сомова Пушкин заметил ещё в 1827 г., а через 5 лет в 1832 г. совсем дал ему отставку от работы. Поэтому написать такие проникновенные мысли о грядущей загробной жизни мог только человек, как Пушкин, знающий о своём конце в 1837 г.
Сомов О.М. (р.1793) с 1827 г. сближается с Дельвигом и становится основным его помощником в издательских делах. По воспоминаниям А.И. Дельвига, Пушкин также относился к Сомову с предубеждением, памятуя прошлые выступления его против Дельвига и связь с Булгариным. Позднее же Сомов, по словам А.И. Дельвига, «сделался ежедневным посетителем Дельвига… Только Пушкин продолжал обращаться с ним с некоторой надменностью» (Дельвиг, I). Тем не менее, с 1827 начинаются деловые контакты Пушкина с ним по редакционным делам «Северных цветов» и «Литературной газеты» (П. Иссл. и матер., VI, с. 284—297). В 1830 после запрещения Дельвигу издавать «Литературную газету» Сомов стал её официальным издателем и редактором. В письме от 20.8.1831 Сомов сообщил М.А. Максимовичу о «причислении Пушкина к Иностранной коллегии» и назначении его историографом Петра Великого (РА, 1908, № 10, с. 264). Во 2-й пол. 1831—начале 1832 Сомов помогал Пушкину в подготовке к изданию «Северных цветов» на 1832 в пользу семьи Дельвига (ЛН, 16—18., Вацуро В.Э. «Северные цветы». История альманаха Дельвига—Пушкина. М., 1978; «Северные цветы» на 1832 год. М., 1980). Однако в связи с продажей альманаха возникли недоразумения, которые дали повод обвинить вечно нуждавшегося Сомова в денежной некорректности и вызвали его размолвку с Пушкиным (ЛН, 16—18, Вацуро В.Э. «Северные цветы». История альманаха Дельвига—Пушкина. М., 1978; 25. «Северные цветы» на 1832 год. М., 1980.). Об этом писал Греч Булгарину 10 сент. 1832: «Сомов совершенно отринут Пушкиным и никакого участия ни в чём с ним не имеет» (П. и совр., V, с. 57—58; ИВ, 1883, № 12, с. 53).
НС: да, судя по этим фактам, вряд ли такой человек как Сомов способен на написание таких совершенных статей
|